ВРЕМЯ РАЗБРАСЫВАТЬ НОСКИ И ВРЕМЯ СОБИРАТЬ ИХ. ( Коля Сулима -(с))

Я развешиваю ключи на колечко по порядку замков. Сперва таблетка от подъезда, потом квартирный верхний, следом нижний. Так я смогу наощупь найти верный ключ, если на площадке перегорит лампочка, или у меня кончится зажигалка, или и то, и другое, и не будет телефона, чтобы подсветить.

Если я готовлю омлет, то раскладываю оставшиеся в коробочке яйца так, чтобы ни одна сторона не перевешивала. Если это случится, коробка может выпасть у меня из руки, и яйца разобьются. Не беда? В вашей вселенной — пожалуй. Я живу в другой.

Я сортирую лестницы по четным и нечетным. Те, по которым хожу постоянно, я вызубрил, и шагаю через две ступеньки в четном случае или «две-плюс-последняя» — в нечетном. От этого зависит, повезет мне в этот день или нет. Незнакомые лестницы я стараюсь высчитать, приближаясь к ним; пару раз больно падал, когда ошибался с подсчетом и пробовал исправиться на ходу.

Я раскладываю деньги по номиналу — от крупных к мелким. Так я смогу быстро и без путаницы рассчитаться в магазине и не буду выглядеть глупо. Я могу назвать остаток на своих карточках до копейки.

Вне дома я каждые несколько минут хлопаю по карманам, проверяя, на месте ли ключи, телефон и деньги. Я никогда этого не замечал, пока друзья не указали. Это случается само собой, как вдох и выдох. Чтобы меня обокрасть, придется очень постараться.

Я люблю шоколад и съедаю по плитке каждый день. Плитки открываю всегда с одного и того же конца. Каждый месяц выгребаю из корзины для бумаг по тридцать одинаковых оберток, аккуратно вскрытых сверху. Трудно объяснить — просто так лучше выглядит.

Подходя к дому, я крепко cжимаю ключи в кулаке, чтобы не уронить их в лифтовую шахту. Это с детства, потому что нет ничего ужасней, чем не попасть в квартиру.

Я устраиваю ротацию носков и маек, чтобы они равномерно изнашивались. Ротировал бы и носовые платки, да они вышли из обихода. Меня бесят монеты, потому что они протирают дырки в карманах, а я этого терпеть не могу.

Каким бы пьяным я ни пришел домой, я никогда не лягу одетым. Все должно быть сложено и развешано. Едва различая реальность, я мою посуду, потому что ненавижу просыпаться навстречу жирным тарелкам.

Есть разные градации этой мании. Самые тяжелые из нас попросту не могут выйти из дома, поскольку внешний мир очень, очень плохо организован. В более мягкой инкарнации контрол-фрики бывают идеальными соседями. У них никогда не случается апокалипсиса грязного белья. Их стол, в отличие от вашего, никогда не напоминал кладбище засохшей пиццы. К ним в спальню не мигрируют столовые приборы, ставя вас в семь утра перед перспективой есть винегрет руками. Они с необъяснимым энтузиазмом сортируют мусор, скоблят плиту и оттирают зеркала.

Мне кажется, что есть две категории людей — назовем их разбрасывателями и собирателями носков — которые друг с другом плохо сочетаются. Что в виде соседей, что супругов. Таким парам я бы советовал бросить иллюзии и искать себе партнеров поудобней.

Если разбрасыватели еще могут жить, не мороча себе голову (у них просто зрение не фокусируется на хаосе), то собирателям не позавидуешь. Эти контрол-фрики постоянно чувствуют себя так, словно им зубы точат надфилем.
Жажда порядка у последних дополняется проблемами с выражением эмоций, а это штука взрывоопасная. Контролер может неделями молчать и копить пар, а потом ударит сожителя молотком по голове за очередную тарелку с присохшей кашей, и тот умрет в изумлении. Мем «нормально же общались» как раз об этом, просто мало кто догадывается.

Потом деньги. О, тут только начни. Образцовый скупердяй, каким мы привыкли его представлять — бальзаковский Гобсек, гоголевский Плюшкин, Терри Крюс в ситкоме «Все ненавидят Криса» — он что, думаете, спит и видит, как отравить другим жизнь своей карикатурной скаредностью? Просто ему очень больно и страшно расставаться с деньгами в мире, где с детства учат, что человек без денег — ничто. Для него это мука вроде той, которую испытывает солдат с пробитой артерией, глядя на кровотечение.

Тело — следующий предатель в трагической истории контролера. Оно устает, болеет, и что хуже всего — со временем неизбежно стареет и изнашивается.

С телом мало что можно сделать усилием воли, и с этого простого факта у людей начинаются веганизм, лечебное голодание по Брэггу, клизмы от кишечных полипов и питье фильтрованной воды. Сестра-ипохондрия никогда не оставляет контролеров в покое. Они растят детей в квартирах, похожих на хирургические залы, где каждый сантиметр обработан антибактериальным спреем. Вырастить болезненного ребенка с чахлым иммунитетом для них не так страшно, как увидеть его лижущим придорожный щебень.

Увы, контролерство передается детям. Моя дочка как-то упустила в окно резиновый мяч, мамин подарок, и неделями видела его за забором в закрытом внутреннем дворе нашего дома. Достать его оттуда она не могла — лендлорд-бездельник не отвечал на звонки. Она писала мне: «Мяч стал символом моей бесконечной, необъяснимой вины. Иррациональное желание пойти и спасти этот кусок резины борется во мне с пониманием его реальной ценности — 99 центов в китайской лавке «Все за доллар».

Мне нечем ее утешить, своих артефактов хватает: это я тридцать лет назад забыл варежки в школьной парте, оставил летнюю куртку на вешалке в общей раздевалке и потерял отцовский зонтик, который по сей день висит надо мной как дамоклов меч. Положим, я — советский мальчик, выросший под девизом «Ты можешь надеть это сейчас, но вообще — это твой подарок на Новый год». Но она-то живет в Бруклине. Дело явно не в мяче или варежках.

Жизнь словно выпрыгивает из окна и укатывается за забор, где ее не достать. Я заштукатурил этот страх в три слоя, но он упорно лезет наружу, как будто пятна плесени в старом доме.
Контролеры редко спиваются и никогда не торчат. Такой стиль жизни для них — слишком большая роскошь. Потому что это та же потеря равновесия, верно? «Нельзя спустить свою жизнь на папиросный дурман» — повторяет себе человек, расставляя компакт-диски по цветам корешков.

Однажды у меня было свидание с калифорнийской девушкой. «Покурим перед дискотекой?» — спросила она. Обычная история, я согласился, а в итоге так старался казаться трезвым, что к четырем утра у меня отекли кисти рук. Тело отомстило мне самым дурацким способом — я приперся домой и не мог снять часы с запястья, пока не отпустило.

Раньше я скептически хмыкал, встречая колонки с идиотскими названиями вроде «Почему хаотические люди — лучшие из нас», ни одна из которых не обходилась без фото лохматого и языкастого, как венгерская овчарка, Эйнштейна. Годы спустя я начал догадываться, что авторы не так далеки от истины. Те, у кого письменные столы похожи на Новый Орлеан после урагана «Катрина», не лучше педантов. Просто у них КПД выше. Если подсчитать энергию, которую я перевожу на приведение своей жизни в нужный порядок, получится дофига джоулей, поверьте.

Тем не менее, из педантичных ловцов блох часто получаются отличные профессионалы. Особенно из тех, кому повезет найти себе дело по душе, так или иначе связанное с несовершенством мира — там-то они разворачиваются на полную. Трудно конкурировать с тем, кто бомбит, не поднимая головы, потому что ему страшно терять время на глупости, которые остальные называют жизнью.